Какой конфликт лежит в основе трагедии в.шекспира "ромео и джульетта" 1-конфликт духовного и 2-конфликт чувства и долга 3-конфликт социального и индивидуального 4-конфликт знати и толпы. !

я   точно знаю что ответ под номером2

Всамому початку вірша пушкін пише, що він сидить один і один п'є вино. що його друзі чи вже давно померли, чи знаходятьс далеко від нього. він заводив собі нових друзів, але марно, в хвилини біди всі ставали чужі. пушкін згадував ті добрі часи коли вони були разом. потім, коли він сидів один,( якщо я не помиляюсь) до нього прийшли трое друзів: горчаков, дельвіг, вільгельм (здаеться друзів вірно перелічила). він закликає іх не забувати іх дружбу, адже це найсильніше і найчистіше, що в них є спільного. він згадує ті студентські роки, які вже стали лиш минули, в яке вони дивляться з жалем. вони п'ють за свого царя. закінчує він роздумами: треба гуляти разом доти доки всі живі, адже рано чи пізно всі повмирають і день ліцею хтось буде святкувать один.

Втот вечер ты даже не решился подойти ко мне: «покойной ночи, дядечка» — сказал ты и, поклонившись, шаркнул ножкой (после ссоры ты хотел быть особенно благовоспитанным мальчиком). я ответил так, будто между нами ничего не было: «покойной ночи». но мог ли ты удовлетвориться этим? забыв обиду, ты опять вернулся к заветной мечте, что пленяла тебя весь день: «дядечка, прости я больше не и , покажи мне цифры! » можно ли было после этого медлить с ответом? в тот день ты проснулся с новой мечтой, которая захватила всю твою душу: иметь свои книжки с картинками, пенал, цветные карандаши и выучиться читать и писать цифры! и все это сразу, в один день! едва проснувшись, ты позвал меня в детскую и засыпал просьбами: купить книг и карандашей и немедленно приняться за цифры. «сегодня царский день, все заперто» — соврал я, уж не хотелось мне идти в город. «нет, не царский! » — закричал было ты, но я пригрозил, и ты вздохнул: «ну, а цифры? ведь можно же? ». «завтра» — отрезал я, понимая, что тем лишаю тебя счастья, но не полагается ну хорошо же! » — пригрозил ты и, как только оделся, пробормотал молитву и выпил чашку молока, принялся шалить, и весь день нельзя было унять тебя. радость, смешанная с нетерпением, волновала тебя все больше, и вечером ты нашёл им выход. ты начал подпрыгивать, бить изо всей силы ногами в пол и громко кричать. и мамино замечание ты проигнорировал, и бабушкино, а мне в ответ особенно пронзительно крикнул и ещё сильнее ударил в пол. и вот тут начинается я сделал вид, что не замечаю тебя, но внутри весь похолодел от внезапной ненависти. и ты крикнул снова, весь отдавшись своей радости так, что сам господь улыбнулся бы при этом крике. но я в бешенстве вскочил со стула. каким ужасом исказилось твоё лицо! ты растерянно крикнул ещё раз, для того, чтобы показать, что не испугался. а я кинулся к тебе, дёрнул за руку, крепко и с наслаждением шлёпнул и, вытолкнув из комнаты, захлопнул дверь. вот тебе и цифры! от боли и жестокой обиды ты закатился и пронзительным криком. ещё раз, затем вопли потекли без умолку. к ним прибавились рыдания, потом крики о : «ой больно! ой умираю! » «небось не умрёшь, — холодно сказал я. — покричишь и смолкнешь». но мне было стыдно, я не поднимал глаз на бабушку, у которой вдруг задрожали губы. «ой, бабушка! » — взывал ты к последнему прибежищу. а бабушка в угоду мне и маме крепилась, но едва сидела на месте. ты понял, что мы решили не сдаваться, что никто не придёт утешить тебя. но прекратить вопли сразу было невозможно, хотя бы из-за самолюбия. ты охрип, но все кричал и и мне хотелось встать, войти в детскую большим слоном и пресечь твои страдания. но разве это согласуется с правилами воспитания и с достоинством справедливого, но строгого дяди? наконец ты только через полчаса я заглянул будто по постороннему делу в детскую. ты сидел на полу весь в слезах, судорожно вздыхал и забавлялся своими незатейливыми игрушками — пустыми коробками спичек. как сжалось моё сердце! но я едва взглянул на тебя. «теперь я никогда больше не буду любить тебя, — сказал ты, глядя на меня злыми, полными презрения глазами. — и никогда ничего не куплю тебе! и даже японскую копеечку, какую тогда подарил, отберу! » потом заходили мама и бабушка, и так же делая вид, что зашли случайно. заводили речь, о нехороших и непослушных детях, и советовали попросить прощения. «а то я умру» — говорила бабушка печально и жестоко. «и умирай» — отвечал ты сумрачным шёпотом. и мы оставили тебя, и сделали вид, что совсем забыли о тебе. я знаю, чем дороже мне моя мечта, тем меньше надежд на её достижение. и тогда я лукавлю: делаю вид, что равнодушен. но что мог сделать ты? ты проснулся, исполненный жаждой счастья. но жизнь ответила: «потерпи! » в ответ ты буйствовал, не в силах смирить эту жажду. тогда жизнь ударила обидой, и ты закричал от боли. но и тут жизнь не дрогнула: «смирись! » и ты смирился. как робко ты вышел из детской: «прости меня, и дай хоть каплю счастья, что так сладко мучит меня». и жизнь смилостивилась: «ну ладно, давай карандаши и бумагу». какой радостью засияли твои глаза! как ты боялся рассердить меня, как жадно ты ловил каждое моё слово! с каким старанием ты выводил полные таинственного значения чёрточки! теперь уже и я наслаждался твоей радостью. « » — говорил ты, с трудом водя по бумаге. «да нет, не так. один, два, три, четыре». — «да, три! я знаю», — радостно отвечал ты и выводил три, как большую прописную букву е.